Рассказ молитва няни

Рассказ молитва няни

Дима очень любил свою молодую хорошенькую няню. Часто он подходил к ней и задрав высоко голову (так как он приходился ей как раз до колена), говорил с застенчивой нежностью:

– Нюся, я тебя люблю.

Когда няня вечером уходила (а она иногда уходила то на вечер, то на собрание), Дима капризничал – и маме приходилось около него сидеть.

Так было и в этот вечер. Нюша сказала жалостливо: “Уж вы, матушка, посидите у Димочки”.

Димину мать звали матушкой, потому что его отец был священник.

Дима не засыпал так долго, что мать вышла из маленькой комнатки, где Дима спал с няней, в большую и сказала старшим детям:

– Молитесь, дети, без меня и раздевайтесь, а то уж поздно.

Только она успела это сказать, как в дверь постучались и вошли двое: председательница сельсовета и милиционер.

– Что? – спросила мать.

– Мы пришли делать опись имущества, – сказала председательница. У нее лицо было точно вырезанное из дерева и мужской голос. – Вы не уплатили налога.

– Ведь только утром принесли извещение, и муж уехал искать денег, – сказала мать. – Он еще не вернулся. Вы же понимаете, что 200 рублей собрать нелегко, когда мы только что уплатили 300.

– Нам до этого дела нет, – грубым голосом сказала председательница. – Вам дали срок до семи с половиной часов вечера, а теперь уже 8. Мы должны делать свое дело.

– Должны, так делайте, – сказала мать. – А я пойду делать свое. У меня ребенок плачет.

И она ушла к Диме.

Прошло минут пять. Матушка была глуховата и ей казалось, что очень тихо. Она успокоилась и вспомнила про старших детей. Что они там делают?

Она подошла к двери и остановилась на пороге.

Двое чужих переговаривались в углу:

– Комод, ну пиши 26 рублей.

А трое детей стояли посреди комнаты с серьезными, немного испуганными лицами и громко во весь голос молились.

Пятилетняя Лиза с большими черными глазами отчетливо, торжественно выговаривала:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас.

Чужие закончили опись и ушли. Дети улеглись спать.

В 12 часов ночи отец привез деньги, а когда рассвело – в 8 часов утра – мать отнесла их председательнице.

– Что же так рано? – сказала та.

Но матушка приняла это за насмешку и ничего не отвечала. Дня через три Нюша была вечером на собрании и утром рассказала:

– Что это с нашей председательницей сделалось? Такая она свирепая, а вчера, как стали самообложение раскладывать, – много на нашего батюшку хотели наложить, а она говорит: “Что с него взять, у него ребят – куча, мал мала меньше”. Стала за нас заступаться и наложили только 100 рублей.

Розничный интернет-магазин. КПБ от производителя в г. Иваново. Низкие цены

Рассказ няни

– Няня, любила ли ты?

– Я, что ли, барышня? Что вам?

– Как что. Страданья. мечты.

– Не оскорбить бы вас словом.

Нашей сестры разговор

Всё из простых, значит, слов.

Нам и любовь не в любовь,

Нам и позор не в позор!

Друг нужен по сердцу вам;

Нам и друзей-то не надо:

Барин обделает самя

Мы ведь послушное стадо.

Наш был на это здоров.

Тут был и мне приговор.

Нам и любовь не в любовь,

Нам и позор не в позор!

После. племянник ли. сын.

Это уж дело не наше, я

Только прямой господин я

Верите ль: солнышка краше.

Тоже господская кровь.

Лют был до наших сестер.

Нам и любовь не в любовь,

Нам и позор не в позор!

Раньше. да что вспоминать!

Было как будто похоже,

Вот как в романах читать

Сами изволите тоже.

Только уж много годов

Парень в солдатах с тех пор.

Нам и любовь не в любовь,

Нам и позор не в позор!

Там и пошла, и пошла.

Всё и со мной, как с другими.

Ноне спасаюсь от зла

Только летами своими,

Что у старухи и кровь

Похолодела и взор.

Нам и любовь не в любовь,

Нам и позор не в позор!

Барышня, скучен рассказ?

Вот и теперь подрастает

Девушка. девка для вас.

А уж господ соблазняет.

Черные косы да бровь

Сгубят красавицу скоро.

Господи! Дай ей любовь

И огради от позора!

Сатирический русский поэт, журналист, известный переводчик Беранже

МОЯ РУССКАЯ НЯНЯ

— Я вас очень прошу, Ани, давайте вернёмся в Париж! — взмолилась я.

Она ответила мне известной русской пословицей, которую я уже не помню дословно, но её смысл был в том, что лучше подумать утром, а не вечером. Затем она пошла к соседям, принесла воды, свечей, мы умылись, приготовились ко сну…

— А чем же от вас так приятно пахнет?

— Это свечи, — догадалась она и достала из своего старого потёртого саквояжа связку жёлтых свечей. Я понюхала их и согласилась, что это тот же самый запах.

— А зачем тогда в первый вечер вы пошли за свечами к соседям, если у вас они были? — удивилась я.

— Их нельзя жечь просто так. Это церковные свечи, их зажигают перед иконами.

— Вы верите в Бога?

И она, помолчав немного, рассказала мне, что после гибели жениха очень тосковала. Его сожгли в печи концлагеря, и вот Ани, бедная, всё представляла себе, как он задыхается там в дыму. Она перестала есть, выходить на улицу, разговаривать с людьми.

— С женихом? — чуть наивно спросила она. — Мы с ним вместе выросли. Наши родители вместе эмигрировали в Париж в 1920 году.

Она достала из своего бумажника и показала мне фотографию, где рядом с ней — празднично одетой и весёлой — стоял высокий молодой парень.

— И вы больше никого не сможете полюбить так, как его?

— Нет… — серьёзно ответила она.

Может быть, Бога нет, и тогда меня просто не будет. А вдруг Он есть, а я всю жизнь не хотела узнать о Нём? Может быть, глупо считать, будто нам всё известно, и не замечать многих вещей, напоминающих о существовании другой жизни? Думая об этом, я начала читать религиозные книги, нашла православную церковь.

Рассказ молитва няни

Снег лежал везде. На тротуаре, на крышах соседних домов, на деревьях. На попоне, прикрывавшей спину понурой кобылки, запряженной в сани. На картузе и сутулых плечах кучера, что ожидал седока напротив их дома. Даже пышные усы и борода извозчика были покрыты инеем.

Сестренки Берестовы, Оля шести и Аня пяти лет, уткнулись разгоряченными лбами в холодное оконное стекло. Ямщик дремал. Смешной кучер, как можно дремать на морозе? А может, он не кучер, а Дед Мороз? Оля и Аня прыснули смехом от такого нелепого предположения. Этого ямщика они видели много раз и раньше. Но где же тогда Дед Мороз? До того как прилипнуть к окну, они с визгом и хохотом носились по залу. Их мама, Анастасия Аркадьевна, вместе с горничной Полиной наряжала елку. Вначале девочки тоже помогали взрослым, пока можно было вешать игрушки на нижние ветки. Потом начали шалить. Анастасия Аркадьевна прикрикнула на них, а когда сестры присмирели, предложила им подойти к окну и попросить у Деда Мороза подарков на Рождество.

В доме Александра Всеволодовича Берестова, директора мужской классической гимназии, как и во всех прочих домах уездного города Кузьминска, готовились к встрече Рождества и нового, 1906 года. Менялись ковры и портьеры во всем доме. Этот ритуал неизменно совершался к Рождеству и Пасхе, чтобы подчеркнуть особую торжественность события. Дом действительно словно преображался, но Александр Всеволодович каждый раз подтрунивал над этим обычаем, называя его купеческим. Его супруга, Анастасия Аркадьевна, уязвленная иронией мужа, в долгу не оставалась:

– Милый мой, у тебя кругозор уездного дворянина. А между прочим, в Петербурге, в домах аристократов, к Рождеству и Пасхе тоже настилают праздничные ковры и меняют портьеры.

Анастасия Аркадьевна, дочь отставного полковника от инфантерии, получила образование в Петербургском пансионе благородных девиц. Она так никогда и не смирилась с пребыванием в глухой провинции и считала свою жизнь загубленной. Если она о чем-то беседовала с приходившими к ним гостями, то всякий раз поворачивала разговор к воспоминаниям о Петербурге. Александр Всеволодович и в этом случае не отказывал себе в удовольствии беззлобно подшучивать над столичной ностальгией супруги. К разладу в семье эти взаимные колкости не приводили, а лишь повышали тонус общего настроения.

Оля обернулась от окна:

– Мама, там нет Деда Мороза, только кучер один.

– А вы крикните, Дед Мороз вас и услышит, – заверила девочек Анастасия Аркадьевна.

– Дедушка Мороз, мне куклу!

– Хитренькая, я первая крикнула!

– Ну и что? Зато я громче.

Все закончилось очередной ссорой, и сестренки с плачем разошлись по разным комнатам.

Но, как гласит русская поговорка, «вместе тошно, а врозь скучно», и вскоре девочки, позабыв обо всех огорчениях, побежали на кухню посмотреть, что там готовит к празднику Агафья Федоровна.

Кухарка, вручив им по пирожку, тут же выпроводила, чтоб не мешали. Ох и вкусные пирожки у Агафьи – ароматная сладкая начинка и хрустящая корочка!

Сестры побежали к своей няне, Анисии Егоровне. Ее небольшая комната находилась как раз между кухней и лестницей, ведущей на второй этаж. У одной стены располагалась деревянная кровать, у другой – огромный сундук. Между кроватью и сундуком – маленькое оконце, выходившее на глухой двор, и потому в комнате всегда стоял полумрак. Но девочкам убогая каморка их доброй няни, где было много икон и разноцветных лампад, очень нравилась. Лики святых в мерцающем свете лампад казались живыми. Когда няня по-крестьянски молилась: «Святые угоднички Божии, молитесь о нас, грешных», сестры становились рядом на колени и тоже усердно отбивали поклоны.

Теперь же, влетев в комнату няни, Аня сразу подбежала к Анисии Егоровне, протягивая ей пирожок:

– Няня, откуси, очень вкусно.

Анисия Егоровна улыбнулась:

– Знаю, деточка, что вкусно, но сегодня сочельник и до первой звезды кушать нельзя.

– Ах, – огорчилась Аня, – а мы уже поели.

– Вы еще ангелочки, вам можно, а мне, грешнице, надо ждать.

– А почему надо ждать звезду? – допытывалась Ольга.

– Почему? Толком-то не знаю, а что сама слышала от людей, могу рассказать.

Девочки тут же уселись на сундук и замерли в ожидании.

– Так вот, – начала Анисия Егоровна, – было это очень давно. На небе вдруг появилась звезда. Да такая яркая, такая красивая, что глаз не отвесть. И стала та звезда по небу ходить, да людям рассказывать, что скоро, мол, родится на земле Христос – избавитель мира. Вот, мои касаточки, как все было-то. С тех пор весь христианский люд перед Рождеством на себя пост накладывает, а особливо накануне, в сочельник. Тут до первой звезды ни-ни.

– А разве звезды могут разговаривать? – с сомнением спросила Оля. – Мама нам говорила, что звездочки – это свечи, которые зажигают Ангелы, когда маленьким детям пора идти спать, а свечи разговаривать не могут.

Анисия Егоровна на мгновение смутилась, но сразу нашла что ответить.

– Мама вам правду сказывала, Ангелы их и зажигают, а то кто же еще? Только та звезда уж совсем необыкновенная. Она была Самим Господом зажжена, чтобы поведать о Рождестве, да заодно и научать народ, как правильно Богу кланяться. В те времена всяких нехристей много было. Так и в молитве поется: «Звездою учахуся Тебе кланятися солнцу правды».

– Няня, расскажи еще, – просят девочки.

– Ну что же, слушайте, коли не надоело.

Девочки не сводили с няни восторженных глаз. Слушали затаив дыхание о злом и коварном царе Ироде и добрых пастухах, об Ангелах, прославляющих рождение Спасителя. Когда няня рассказывала об избиении царем Иродом младенцев в Вифлееме, девочки даже заплакали. Анисия Егоровна, спохватившись, что слишком увлеклась рассказом, стала утешать сестренок:

– Ну что вы, родненькие, те младенчики святые – мученики за Христа. Они тяпереча ангелочками стали. Живут у Бога, на небушке, да и звездочки зажигают. Лучше я вам расскажу, как мы на сочельник ходили по дворам колядовать.

Анисия Егоровна стала рассказывать, как, будучи еще девчонкой, они с подружками и парнями наряжались, кто во что горазд, и ходили по дворам поздравлять односельчан с Рождеством. Потом она прокашлялась и вдруг с характерным народным подголоском запела:

Да по всей Вселенной,

Ой, радуйся, Земля,

Сын Божий народился!

Сестры развеселились и стали уговаривать няню, чтобы она их обучила хоть одной колядке. Когда девочки пришли в зал, они бросились к матери, перекрикивая друг друга:

– Мама, мамочка, Ирод плохой, он хотел Христа убить! А Ангелы спасли! Они сказали Иосифу и Матери Божией: бегите, пока не поздно. Вот они и убежали. – При этих словах девочки звонко засмеялись, радуясь, как ловко Ангелы провели злого царя Ирода.

Прошла зима. Весной девочки прощались со своей няней навсегда. Анисия Егоровна возвращалась в деревню, а к сестрам была приставлена гувернантка-немка, чтобы обучать их грамоте. Сестры плакали, няня успокаивала их тем, что обещала иногда навещать.

Вместе с няней дом покидала теплая искренняя молитва к Богу. Чету Берестовых нельзя было назвать безбожниками. Они ходили по праздничным дням в храм и брали с собою детей. А один раз в год, на Страстной неделе, Александр Всеволодович даже говел и в Великий четверг причащался. Анастасия Аркадьевна причащалась, кроме Великого четверга, еще и на свой день Ангела. Иконы в доме тоже имелись, и лампадки перед ними горничная зажигала регулярно по праздникам и воскресным дням. Но перед этими иконами никто не молился. Как и вся либеральная интеллигенция того времени, они были совершенно равнодушны к вопросам веры. А вот у Анисии Егоровны, пока она жила в доме Берестовых, лампадка горела постоянно. Когда Анисия Егоровна становилась на молитву, девочки вставали с ней рядом и молились. Они любили слушать рассказы няни о чудесах Божиих, которые Анисия Егоровна с наивным простодушием перемежала с народными поверьями и сказаниями.

Элиза Арнольдовна, их гувернантка, может, и читала в своей комнате лютеранские молитвы, но девочки от нее имя Божие слышали лишь в постоянных восклицаниях к месту и не к месту «Mein Gott!» (Мой Бог – нем.) Педантичная и аккуратная немка была честной и доброй женщиной, но любовь своих подопечных даже после нескольких лет жизни в доме Берестовых так и не стяжала. а вот неграмотная и простая крестьянка Анисия Егоровна оставила глубокий след в сердцах девочек на всю жизнь.

Зато в семье Берестовых уделяли большое внимание усвоению правил хорошего тона. Приобретение внешних «приличных манер» ставилось в основу домашнего воспитания. «Манеры не пустяки, – не раз повторяла Анастасия Аркадьевна, – они плод благородной души и честного ума». Александр Всеволодович любил цитировать Наполеона Бонапарта: «Будущие хорошие и худые поступки ребенка зависят всецело от матери» – и от себя добавлял: «Домашний круг служит лучшею школою вежливости, и женщина в этом благом деле незаменимый наставник». Анастасия Аркадьевна вполне оправдывала эту веру мужа и с педантичной настойчивостью внушала дочерям:

«Хорошие манеры – это прежде всего изящество в обхождении, которое является не менее важным условием для приобретения успеха в жизни, чем таланты».

Оля и Аня успешно с покорностью усваивали эти уроки, не нарушая общей гармонии семейного благополучия.

Моя русская няня. Рассказ Элизы Шарер

Я — француженка, родилась в Париже. Отец мой был инженером, хорошим специалистом, и поэтому в конце 30-х годов его пригласили в Америку на работу в одну крупную промышленную компанию. Вот так получилось, что мы пережили Вторую мировую войну за океаном, — нам повезло, что мы не видели нацистов на улицах Парижа.

Мама принялась искать няню. Она хотела найти надежную и образованную женщину, но на собеседования приходили в основном испуганные беженки из Восточной Европы, по разным причинам не желавшие возвращаться на родину. Гувернантки-француженки ехать в Бордо на два с половиной месяца не соглашались. Поиск затягивался.

— Они все, как одна, безграмотны! — сетовала мама. Согласно ее плану, няня должна была все лето натаскивать меня по французской грамматике. Наконец однажды, когда я копала траншею в куче строительного мусора посреди разрушенной гостиной, мама подозвала меня и представила молодую девушку:

— Элиза, это твоя няня. Мадемуазель Анна Полякова.

Я сразу почувствовала какой-то удивительный медовый запах от ее одежды. Ани была очень красивой девушкой. Особенно хороши были ее глаза — даже не голубые, а по-настоящему синие. Их взгляд притягивал так, что на ее лицо постоянно хотелось смотреть. Когда наш поезд на пути в Бордо проверял военный патруль, я, наблюдательная, как все десятилетние французские девочки, подметила, с каким восхищением оглянулся на нее молодой офицер…

Приехав, мы нашли поместье в ужасном состоянии. Во время войны там укрывались какие-то беженцы, которые не берегли своего временного пристанища. Мы долго и трудно открывали проржавелый замок, а, войдя, поняли, что не нужно было так трудиться: огромные окна, выходившие в сад, были разбиты — мы могли бы спокойно влезть через них. Темнело, моя няня была растеряна, а я чуть не плакала при мысли, что в этом страшном пустом разоренном доме нам придется прожить целых два месяца. Электричества не было, водопровод не работал.

Мы сели на уцелевшие стулья и молча посмотрели друг на друга.

— Я вас очень прошу, Ани, давайте вернемся в Париж! — взмолилась я.

Она ответила мне известной русской пословицей, которую я уже не помню дословно, но ее смысл был в том, что лучше подумать утром, а не вечером. Затем она пошла к соседям, принесла воды, свечей, мы умылись, приготовились ко сну…

Спали на чердаке, забаррикадировав двери от вторжения ночных воров. Эти подробности, наверное, уже мало кому интересны, но я все так хорошо помню! И сейчас мне кажется почти прекрасным запах мышей, пропитавший стены нашего чердака, — ведь это было мое детство… Мое детство…

Ани разбудила меня рано. Приготовила завтрак. Она нашла стекольщика, который уже пришел чинить окна. Несмотря на все наши бытовые проблемы, Ани в первый же день провела для меня урок русской литературы. Она прочитала мне рассказ Толстого «Лев и собачка». О, я его очень хорошо поняла, потому что, уезжая из Америки, мы оставили на попечении соседей нашу собаку, скучая по которой, я даже плакала иногда. Заплакала я и на уроке, представив, что нашего доверчивого Чарли отведут в Нью-Йоркский зоопарк, в клетку со львом.

Ани не стала меня утешать. Она смотрела с улыбкой и говорила, что это хорошо, что я плачу. Я на нее обиделась. Почувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной. Родители меня не любят, думала я. Они отправили меня в деревню! С такой холодной и жестокой русской! А сами сейчас, наверное, ужинают в ресторане или пошли в синема…

Сейчас-то я понимаю, как было трудно Ани — молоденькой девушке, оставившей ради куска хлеба свою семью, друзей и приехавшей с чужим капризным ребенком в незнакомую местность. Но тогда я была уверена, что самые главные трудности пали на меня.

Я капризничала, отказывалась принимать душ и требовала горячей ванны, плакала, что нет электричества, была недовольна, что молоко пахнет коровой. В общем, как я понимаю сейчас, от нее требовалось много терпения и сил, чтобы оставаться ровной, приветливой, доброжелательной. Чтобы согревать мне молоко по утрам, читать книги, проверять диктанты, рассказывать интересные поучительные истории, играть со мной в мяч, ходить на прогулки, всячески развлекать меня и организовывать мой день.

Мне запомнилось, как однажды шел дождь и мы разговаривали на террасе. Ани всегда слушала меня серьезно и внимательно, какие бы глупые вещи я ни говорила. На этот раз я рассказала ей, что в Америке у меня остался дружок, который обещал писать мне письма и за которого я выйду замуж, когда вырасту. Она не отмахнулась от меня, как мама, а сразу поверила, что это возможно. Спросила, как его зовут, и с интересом рассмотрела его фотографию, которую я привезла с собой. Даже поинтересовалась, где мы будем жить — в США или в Европе?

Как я потом узнала, ее жених — тоже русский — погиб во время войны в концлагере, поэтому Ани носила по нему траур. Какой был удивительный обычай — в те времена многие женщины, становясь вдовами, одевались в черное. Иногда я чувствовала тот самый приятный медовый аромат от ее одежды, который уловила, когда увидела ее в Париже впервые. Однажды я спросила, что это за духи.

— У меня нет духов, — ответила Ани.

— А чем же от вас так приятно пахнет?

— Это свечи, — догадалась она и достала из своего старого потертого саквояжа связку желтых свечей. Я понюхала их и согласилась, что это тот же самый запах.

— А зачем тогда в первый вечер вы пошли за свечами к соседям, если у вас они были? — удивилась я.

— Их нельзя жечь просто так. Это церковные свечи, их зажигают перед иконами.

— Вы верите в Бога?

И она, помолчав немного, рассказала мне, что после гибели жениха очень тосковала. Его сожгли в печи концлагеря, и вот Ани, бедная, все представляла себе, как он задыхается там в дыму. Она перестала есть, выходить на улицу, разговаривать с людьми.

— Но однажды я увидела сон, — рассказывала она. — Такое прекрасное зеленое, цветущее пространство у какого-то незнакомого озера. И там на берегу я увидела его. Он сидел спиной ко мне и не хотел поворачиваться, не хотел разговаривать… А я еще принесла булочки с шоколадом и пыталась его накормить. И какой-то светящийся, очень красивый человек — наверное, это был Ангел, — объяснил мне, что мой жених очень страдает. Что моя тоска мучает его, и он не может быть спокойным и счастливым. Он любит меня даже сильнее, чем на земле, но на небе ему хорошо. После этого сна я проснулась утешенная. И постепенно начала чувствовать, что силы к жизни возвращаются ко мне.

— А как вы с ним познакомились? — заинтересовалась я.

— С женихом? — чуть наивно спросила она. — Мы с ним вместе выросли. Наши родители вместе эмигрировали в Париж в 1920 году.

Она достала из своего бумажника и показала мне фотографию, где рядом с ней — празднично одетой и веселой — стоял высокий молодой парень.

— И вы больше никого не сможете полюбить так, как его?

Я слушала ее молитвы на ночь и постепенно научилась среди многих имен разбирать свое — Елизавета: она молилась и обо мне. В августе мы вернулись в Париж. А осенью Ани ушла в православный монастырь под Парижем.

Мои родители всегда были равнодушны к религии, муж тоже был атеистом. Я прожила неплохую жизнь. У меня была хорошая семья, мы много путешествовали, но сейчас дети выросли, живут отдельно, муж умер. Теперь у меня много свободного времени, и все чаще я размышляю о том, что со мной будет, когда я умру. Все пожилые люди много размышляют над подобными вопросами.

Может быть, Бога нет, и тогда меня просто не будет. А вдруг Он есть, а я всю жизнь не хотела узнать о Нем? Может быть, глупо считать, будто нам все известно, и не замечать многих вещей, напоминающих о существовании другой жизни? Думая об этом, я начала читать религиозные книги, нашла православную церковь.

Но самым сильным свидетельством присутствия Бога для меня была жизнь моей няни. Как вам объяснить. После войны общество как будто сошло с ума. Люди хотели забыть о страшной войне, о смерти, ранах и о мучениях. Все хотели наслаждаться жизнью, радоваться, любить. Все-все без исключения хотели любить и быть любимыми. Ради этого многие готовы были переступить любые заповеди, разорвать все связи. Это трудно было осудить — желание радоваться жизни.

Ани тогда был всего двадцать один год, и она была очень красива. Мужчины, которые в послевоенные времена были слишком избалованы женским вниманием, смотрели на нее с нескрываемым интересом. Но она не захотела этих нормальных человеческих радостей: любви, семьи, детей. Отказалась от всего, что для каждой молоденькой девушки ее возраста составляет смысл жизни. И при этом не стала несчастной или грустной. Она была какой-то изнутри радостной. Значит, у нее была еще большая радость, чем наслаждение жизнью здесь. Это я поняла со временем.

Несколько лет назад я крестилась в православной церкви. Знаю, это произошло благодаря молитвам моей няни. Русской женщины по имени Анна.