Молитва филарета для императрицы марии

Романовы. Императрица Мария Александоровна

Что у Вас с компьютером?

Речь идет не о Марии Федоровне (матери Николая II, у нее было шесть детей, второй сын Александр умер 11 месяцев от роду. Если бы он остался жить, совсем не такой могла стать судьба России. Все не соберусь подробно описать влияние каждого из царей Дома Романовых на судьбу последнего русского Царя и монархию).

Молиться надо императрице Марии Александровне, жене Александра II.

(Крайний правый – портрет Долгоруковой Е.А. – “Ее величество государыня-невеста”. Светлейшая Княгиня Юрьевская; вторая, морганатическая, супруга Императора Александра II; до того, с 1866, его любовница. “Не осуди, да не судим будешь”.)

Она не канонизирована. Но на Афоне ведется книга исцелений и исполнений просимого у нее в молитвах ко Господу при поминании ее имени в молитвах утренних : “Господи, Господи, праведен Ты и суд Твой праведен. С верою и упованием на Твою благость прибегаем к Твоему, о Иисусе Прещедрый, неизреченному милосердию и во умилению сердца нашего молим Тя, Господи: рцы убо и днесь тако слово помилования, слово отпущения грехов усопшей приснопоминаемой нами рабе Твоей ИМПЕРАТРИЦЕ МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ, да исцелеет духовне и да вселится в месте светле, в месте покойне, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание и да применятся тамо болезни и негуги ея, слезы страданий и скорбей в источник радости о Дусе Святе. Аминь.

В церкви, подавая записочки об упокоении, напишите среди прочих имен ее имя (императрицы Марии Александровны), а когда священник будет произносить ее имя из Вашей записочки, мысленно адресуйте ей свою просьбу.

Не многие знали, что еще не будучи императрицей, Мария Александровна, по воле Божией рожденная в день Святого великомученика и целителя Пантелеймона, была неизлечимо больна сердцем и легкими, неся свой тяжкий Крест всю свою жизнь. Но и при том, она много совершала богоугодных дел, продолжая славные традиции Государынь Всероссийских.

Не будем забывать и о том, что ни одна из Государынь не подвергалась такому ужасающему террору в России.

Пережить шесть покушений на Августейшего супруга, жить в тревоге за Государя и венценосных детей долгие 14 лет, с момента первого выстрела Д. В. Каракозова четвертого (17) апреля, до взрыва в столовой Зимнего Дворца в феврале 1880 года, унесшего 11 жизней – такое пережить суждено лишь немногим!

По словам фрейлины графини А. А. Толстой, «слабое здоровье Государыни окончательно пошатнулось после покушения 2 апреля 1879 года, (Устроено народником-народовольцем А. К. Соловьевым – прим. А.Р.). После него она уже не поправилась. Я, как сейчас, вижу ее в тот день – с лихорадочно блестящими глазами, разбитую, отчаявшуюся. «Больше незачем жить, – сказала она мне, – я чувствую, что это меня убивает».

Но более всего Господь испытывал ее смирение, когда Александр II поселил на втором этаже Зимнего Дворца, в котором проживала Августейшая Семья, свою любовницу княжну Екатерину Долгорукову, которая родила ему там четверых детей (один мальчик умер). Это было известно всем, как и то, что всё свободное время он проводил с этой второй “семьей”.

Избалованная знать перешептывалась и перемигивалась, видя на официальный приемах императрицу рядом с царем. Среди них неизменно пребывала и Долгорукова.

Более того, гуляя с детьми в жаркую погоду вокруг Зимнего Дворца, она останавливалась перед открытым окном комнаты императрицы и громко говорила им: “Ничего, дети, вот умрет она и я стану царицей, а вы – великими князьями”. .

Видя всё это, а так же поразительное смирение Марии Александровны, ее второй сын, будущий император Александр III, звал ее на молитвы. Они вслух читали акафисты (в том числе и “Страстям Господним”, в чем царица находила утешение и помощь. Позже, когда родился у Александра III наследник, цесаревич Николай, он стоял с ними на молитвах. Отсюда – глубокая вера Николая II, его смирение и покорность воле Божией.

Когда цесаревичу исполнилось 12 лет, Мария Александровна отошла ко Господу.

Но они с отцом продолжали свое молитвенное правило до конца дней своих.

Безусловное смирение императрицы Марии Александровны передалось ее внуку, нашему святому царю Николаю II.

Так же как неосуждение, бодрость духа при любых обстоятельствах, любовь к людям и к России, кротость, незлобливость и повышенное чувство ответственности за судьбы вверенных ему людей.

Государыня Императрица Мария Александровна совершила самый главный подвиг своей жизни – укрепила престол династии многочисленными Августейшими наследниками.

Она явила на свет обожаемому ею Государю Александру II Николаевичу восьмерых венценосных детей: шестерых державных сыновей и двух венценосных. Господь ссудил ей пережить в 1849 и 1865 годах двоих из них – Августейшую дочь Александру (1842-1849) и наследника Цесаревича Николая (1843-1865).

По кончине 20 октября (2 ноября) 1860 года Августейшей свекрови – Императрицы Александры I Феодоровны Государыня возглавила огромное благотворительное Ведомство Мариинских гимназий и воспитательных учреждений. Ей суждено было открыть первое в России отделение Красного Креста и ряд крупнейших военных госпиталей во время Русско-Турецкой войны 1877–1878 гг.

При поддержке прогрессивной общественности и деятельной личной помощи К. Д. Ушинского, она подготовила для Императора Александра II Николаевича несколько записок о реформе начального и женского образования в России.

Государыня основала безчисленное количество приютов, богаделен и пансионов.

Она положила начало новому периоду женского образования в России, учреждением открытых всесословных женских учебных заведений (гимназий), которые, согласно положению 1860 года, решено было открывать во всех городах, где представится возможность обеспечить их существование.

При ней женские гимназии в России содержались почти исключительно на общественные и частные средства. Отныне уже не только Высочайшее покровительство, а общественные силы во многом определяли судьбы женского образования в России. Предметы преподавания делились на обязательные и необязательные.

К обязательным в трехклассных гимназиях относились: Закон Божий, русский язык, русская история и география, арифметика, чистописание, рукоделие. В курсе женских гимназий, кроме вышеперечисленных предметов, обязательны были основания геометрии, география, история, а также “главнейшие понятия по естественной истории и физике с присовокуплением сведений, относящихся к домашнему хозяйстве и гигиене”, чистописание, рукоделие, гимнастика. Девушки, награждённые при окончании гимназического курса общего учения золотыми или серебряными медалями, и сверх того выслушавшие особый специальный курс дополнительного класса, приобретали звание домашних наставниц. Те же, кто не удостоился медалей, получал “одобрительный аттестат” об окончании полного общего курса в гимназии и прослушал специальный курс в дополнительном классе, пользовались правами домашних учительниц.

Преобразовательная деятельность Государыни Марии Александровны коснулась и ее постановки воспитания в институтах.

По личной инициативе Государыни приняты были меры не только к охранению здоровья и физических сил детей, путем устранения из круга их занятий всего имеющего характер лишь механического, малопроизводительного труда (составление и списывание записок, заменявших печатные руководства и т. п.), но и к большему сближению воспитанниц с семьей и с окружающей родительский дом средой, для чего им стали разрешать отпуск в дома родителей и ближайших родственников на каникулярное и праздничное время.

По мысли и инициативе Государыни впервые в России стали возникать женские епархиальные училища.

В области благотворительности важнейшей заслугой Государыни является организация Красного Креста, на расширение деятельности которого во время Русско-Турецкой войны она положила много труда и расходов, отказываясь даже шить себе новые платья, отдавая все свои сбережения на пользу вдов, сирот, раненых и больных.

Покровительству Государыни Марии Александровны обязаны своим развитием и преуспеянием общества “восстановления христианства на Кавказе”, “распространения духовно-нравственных книг”, “Российское миссионерское”, “братолюбивое в Москве” и многие другие благотворительный учреждения.

И, наконец, Императрица при полной поддержке Августейшего супруга основала крупнейший в Санкт-Петербурге и всей России театр и балетную школу, которую возглавила позднее Агриппина Ваганова. При этом и школа, и знаменитый театр полностью содержались на средства Императорской Фамилии, лично Государыни, и, по настоянию Августейшего супруга, Императора Александра II, носили ее имя. Театр носит державное имя и теперь. В фойе театра недавно был установлен бюст Императрицы Марии Александровны.

С первого часа державного служения принцессы Марии на Русской земле, ноша ее была столь объемна и всеохватна, что Государыня тратила безчисленное количество энергии, чтобы поспеть везде и всюду, не опоздать, одарить, улыбнуться, утешить, приободрить, помолиться, наставить, ответить, приласкать и: спеть колыбельную. Она горела, словно свеча на ветру!

Своей фрейлине и воспитательнице, доверенному лицу, Анне Тютчевой, Цесаревна, а позже Государыня Всероссийская, Императрица Мария Александровна, с усталой улыбкой признавалась не один раз, что большую часть своей жизни жила, как “волонтер” – то есть – добровольный солдат!

Ни минуты отдыха и покоя, морального и физического.

Лишь горячее чувство благоговейной, беззаветной любви к супругу – Императору и не менее сильное чувство истинной веры, восхищавшее, порой, даже людей исконно православных, в том числе: духовника Императорской Семьи В. Я Бажанова и знаменитого Святителя Московского Митрополита Филарета Дроздова (), поддерживало быстро истощавшиеся хрупкие силы Государыни. Да молитва смирения, ежедневно совершаемая ею вместе со своим сыно Александром и внуком Ники.

Известно, что Государыня была чрезвычайно боголюбива и великодушна, смиренна и кротка. В своем державном положении она без малого 20 лет была единственной Императрицей в государстве Российском!

Она удерживалась на земле лишь неизменною бодростью духа и той “неразгаданною тайною живой прелести”, которую столь тонко отметил в ней наблюдательный дипломат и поэт Тютчев. Мощное обаяние ее личности распространялось на всех, кто любил и знал ее, но таких, с годами становилось все меньше!

А испытания, напротив, не уменьшались, в жизни Высокой Царственной особы, окруженной пристальным вниманием сотен придирчивых глаз. Одним из таких тяжких испытаний для Ее Величества Императрицы Марии было присутствие в личной свите Государыни молоденькой, обаятельной фрейлины, Княжны Екатерины Михайловны Долгорукой (1847-1922), в которую отчаянно, головокружительно – быстро влюбился столь обожаемый державный супруг – властитель безкрайней Российской Империи.

Государыня Мария Александровна все знала, ибо была слишком умна и впечатлительна для самообмана, но сделать ничего не могла, да и не хотела… Она страдала все четырнадцать лет этой скандально известной связи – молча, долготерпеливо, не шевельнув бровью, не подав вида. В этом было ее смирение и сердечная боль. Не все это понимали и принимали. Особенно повзрослевшие Августейшие дети, и державные сыновья, буквально боготворившие мать!

Может поэтому, Господь даровал ей и посмертно молиться за обращающихся к ней за помощью православных людей.

Князь-староста. Часть 2.

Из «Записной книги» князя А.М. Голицына

В начале февраля я сидел в дворянском собрании (в Москве. – О.К.) на лавке за колоннами и смотрел, как за звенигородским столом устраивали ополчение и выбирали офицеров. Отец был звенигородским предводителем дворянства с 48-го года. 22 года спустя, в 1877 году, мне в этом же звании пришлось набирать ополчение в Звенигороде.

Немного дней после того пришло известие о кончине государя (Николая I). Павел Дмитриевич Голохвастов [3] сказывал мне, что в то время они с братом учились в Пажеском корпусе в классе перед последним, камер-пажеским. Приходит один из учителей и начинает говорить: наконец умер тиран, давно душивший Россию, – и далее в этом роде. Мальчики переглянулись, вмиг поняли друг друга, двое потихоньку пошли в соседний класс к старшим, привели двоих, послушали профессора, все продолжавшего укоризненную речь о покойном царе. Вдруг все встали, обступили профессора, столкнули с места, всей гурьбой вытолкнули из двери, спустили по лестнице шибче, чем он желал, накинули на него шубу и шапку, выпихнули с крыльца и проводили через двор на Садовую.

В 1858 году я выпросил у отца позволение собрать в Петровском всех детей, до той поры обучавшихся кто у священника, кто у дьякона, кто у дьячка или на селе кое у кого – и вообще всех по доброй воле желающих учиться, и составить школу. Заведовать ею и обучать взялся поступивший вместо ослепшего Александра Ивановича священник Георгий Сретенский с двумя взрослыми дочерьми. Разрешение было дано, и отвели для этого одно отделение в три окна в людском флигеле, что у белых столбов при въезде в село, ныне занимаемое училищем. В начале сентября в назначенный день собрались все, и, к удивлению моему, детей оказалось не так много и большей частью из дворовых. Потребности в то время в учебе не было, и, кажется, напрасно упрекают старую Россию в недостатке школ. В Ильинском школа устроилась раньше нашего, но там собирали детей насильно, по приказу. С той поры без перерыва живет Петровская школа и оказывается одной из старейших в уезде.

Настоятелем Ново-Иерусалимского монастыря был архимандрит Леонид Кавелин [4] из калужских дворян, человек умный, образованный, горячий патриот и православный сверх и сверх. Он состоял при миссии в старом Иерусалиме. С удовольствием, бывало, проводил у него вечера в беседе.

В 1843 году в Крыму граф М.С. Воронцов показывал князю А.Н. Голицыну план Суворова завоевания Константинополя [5] .

«Дорогая родина, как люди страдают, когда тебя любят», – писал Захар Чернышев И.И. Шувалову [6] .

Государя Николая Павловича я увидел в первый раз в конце апреля 1848 года в Летнем саду в Петербурге. Он был верхом на вороной лошади, в сюртуке, вероятно, конно-гвардейского полка, с эполетами и в каске. Подъезжал к решетке вдоль Царицына луга смотреть на учение войск… Мы шли – три брата – с нашим гувернером А.И. Шалле. На наш поклон он отдал честь.

Мать поведала мне, что, когда она с отцом еще жили в Петербурге (кажется, до 1842 года), навещавший ее тогда государь как-то раз поднял меня на руки, а я держал в руке корку черного хлеба, порядочно обгрызенную, и этой коркой стал тереть ему эполету.

После того я бывал у него на Троицком подворье, раз по поручению отца по делу, за обедней при его служении, то же в Чудовом монастыре, видел его в крестном ходу в память 12-го года, видел его у нас в доме на Покровке; когда он приезжал с визитом к дяде Александру Федоровичу [8] .

Во всю жизнь не встречал людей, по силе ума равных ему и Хомякову [9] .

«Возвращаю В.с. (Вашему сиятельству) доверенные мне бумаги. Рассуждения о выкупе и самовыкупе крестьян, по моему мнению, в высшей степени достойны внимания; и любовь к отечеству побуждает благодарить рассуждающего и желать, чтобы вняли голосу правды и предусмотрительности. Февраль 28-го 1849 г.» Из письма митрополита Филарета к князю Сергею Михайловичу Голицыну [10] .

После освящения какого-то храма на обеде у церковного старосты митрополиту Филарету наливают в рюмку вина; кто-то из купцов (не раскольник ли?) наливает себе в стакан воды: «Это лучше, владыко». – «Нет, Бог дал вино только для человека, а воду для человека и скота».

Молитва митрополита Филарета, написанная для императрицы Марии Александровны по ее просьбе:

«Господи! Не знаю, что мне просить у Тебя. Ты Один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, чем я умею любить себя самого. Отче, даждь младенцу Твоему, что он и просить не умеет. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения. Только предстою пред Тобою. Сердце мое Тебе отверзаю. Ты зришь нужды мои, которых я не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей – порази или исцели меня, низложи или подыми меня. Благоговею и безмолвствую пред Твоею святою волей и непостижимыми для меня судьбами Твоими. Приношу себя в жертву Тебе, предаюсь Тебе. Нет у меня желания, кроме желания исполнять волю Твою святую. Научи меня молиться. Сам во мне молись, Боже Милосердный. Аминь».

В первую мою бытность в Киеве в 1888 году митрополит Платон [12] , живший тогда в лавре, принял меня чрезвычайно любезно и распорядился, чтобы мне было показано все. Повели меня между прочим в склеп великой лаврской церкви, и тут увидал я тело Павла (Коноскевича), митрополита Тобольского, умершего в 1768 году, – совершенно нетленное, в открытом гробу, и даже лицо не накрыто. Оно лежит так с 1827 года. Сравнивал, как видел в подвале Митавского дворца набальзамированные тела Бирона и его жены, помазанные, крашенные, заметно было, еще недавно.

Накануне отъезда своего, вечером, сидел я у митрополита Платона, пили чай, докладывают архиепископа Кишиневского Сергия и г. Саблера [13] . Тогда я стал прощаться, объясняя, что уезжаю на другой день. Оставив гостей и провожая меня, говорит: «Подождите, я на вас руки возложу, чтоб вы были счастливы», – и ушел во внутренние покои. Оттуда вынес свой портрет с надписью (хранящийся в Петровском), положил мне на голову обе руки, я поклонился, он прошептал молитву благословения и со мной простился. Очень расположен был ко мне.

Это было зимою в 1856 на 57 год, я… сильно тосковал после Севастополя и Парижского мира [14] , не мог преодолеть грусти, не находил опоры, не удовлетворяло меня ничего, жилось как-то бесцельно и бессмысленно. Захожу раз за какой-то книгой к Готье. Сам хозяин, старик, предлагает мне две тоненькие брошюры – несколько слов одного православного христианина, предисловие подписано «Игнатус»: не знал о них ничего [15] . Чтение этих книг было для меня откровением. Тут же вскоре прочел я в случайно доставшейся мне книге «Русской беседы» последнюю неоконченную статью И.В. Киреевского [16] и послесловие к ней Хомякова – и ожил. Сразу как-то возвратилась уверенность, просветлело сознание, стали ясны и суть и цель. Я сразу почувствовал под собою твердую почву, с которой, по милости Божией, никогда уже не сходил, невзирая на все свои падения и грехи. Точно открыли предо мной занавес, и я увидел то, чего искал, и это было что-то такое, что неведомо для меня давно таилось в глубине души, но что я не сознавал…

Матушка как-то рассказала навестившей ее княгине Черкасской о моем восхищении брошюрами, та передала Хомякову, и вдруг получаю «от автора» третью брошюру, хранящуюся в Петровском. Поехал к нему благодарить и увидел этого замечательного человека, имевшего такое решительное на меня действие. Это великий наш учитель самопознания…

Когда Ф.М. Дмитриев [17] защищал свою диссертацию о судебных учреждениях в древней России, случилось так, что перед началом заседания стояли Хомяков, И.С. Аксаков и я. Хомяков говорил, что получил на днях письмо из Италии от лица, совершенно ему неизвестного, но читавшего его брошюры. Называет ему (Хомякову) какую-то книжку, написанную католиком, и настоятельно просит его написать разбор и опровержение. Не правда ли, говорит, любопытно.

Князь П.В. Долгоруков (родослов) [20] сказал про Хомякова: «Он вездесущ и всем не замечателен, кроме нелюбви к мылу». Небрежен был в туалете. А.Н. Раевский [21] , скептик, говорил: «Это человек столь умный, что не знаю, есть ли в Европе второй с такой силой ума». Однако я слышал, как он однажды признавался, что ничего не смыслит в садоводстве и что когда он у себя в деревне ходит с садовником по теплице, то старается пускать ему пыль в глаза, чтобы скрыть свое незнание.

Весною, после Пасхи, в 1860 году в Москве приносят мне записку от Хомякова, ждут ответа. Пишет, что к нему являлся некто Шервиц, открывший ему свое желание вступить в Православную Церковь вследствие чтения его брошюр, и ссылается на меня. Я сказал, что сейчас приеду сам, так как писать было долго. Вспомнил, что года два жил у нас при брате Владимире для немецкого языка юноша Шервиц. Он однажды увидел у меня на столе брошюры Хомякова и взял их читать. После того мы с ним много спорили, он, как лютеранин, нападал, я как умел защищал.

Тут же и я получил письмо от этого Шервица, зовущего меня присутствовать в такой-то церкви, где-то за Яузой, при переходе его в Православие, потому что будто я тому содействовал. Однако не мог я быть там, должен был ехать в Петровское, так как уже начал входить в дела. Я не мог ему отвечать, потому что он не давал своего адреса.

Поехал я к Хомякову. «Зовет он меня в церковь быть свидетелем или вроде отца крестного, – повторяет Хомяков, что было в записке. – Но в наше время так много плутни, что я хотел знать правду от вас». Я ему рассказал все подробно. Он выслушал внимательно и сказал: «Что ж, я поеду». Был он или нет, не знаю, потому что я его больше не видел. И не чуялось мне тогда, что я в последний раз вижу этого удивительного человека.

Помню, как в 20-х числах сентября того же года в Петровском перед обедом кто-то привез из города (газету), и я увидел объявление о его кончине. Как я был этим ошеломлен, как был весь день сам не свой и в первый раз почувствовал, какой глубокий след он во мне оставил.

Помню в начале октября погребение в Даниловом монастыре. День будний, пасмурный, холодный, временами падал мокрый снег. Большой черный гроб среди церкви и немногие, очень немногие вокруг. Я насчитал тогда, кажется, одиннадцать или двенадцать человек кроме семейных. Были, помню, Юрий Самарин с сестрой – графиней Соллогуб, князь Черкасский, Погодин, Веневитинов с женой, Кошелев с женой, Бартенев, еще человека два–три [22] .

Как сейчас вижу в конце панихиды Юрия Самарина на коленях, руки опущены, плачет как ребенок, и чудно было видеть этого сильного человека в таком беспомощном виде… А вечером, уезжая в Петербург, встречаю его в вагоне… Он был как убитый. «Точно полсущества моего отпало», – говорил он.

В последние годы жизни Самарин казался мне грустным и как бы разочарованным точно не того он ожидал. Не сожалел ли он о сделанных в крестьянском деле уступках? «Подростков нет», – говорил он, и грядущее представлялось ему нерадостным.

От Черкасского слышал я не раз выражение «как-нибудь кончить земное существование» или в том же роде. Бывал я у него в 1859–1860-е годы, во время Редакционной комиссии, когда он жил с княгинею во флигеле Михайловского дворца. Однажды обедал у них с Самариным и больше никого. Они говорили откровенно, не стесняясь, и тогда, как и всегда, не по душе мне было насмешливое отношение к делу, самоуверенность Черкасского и сарказм Самарина насчет дворянства. Сарказма я никогда не любил…

Любя и уважая этих двух людей, коих приязнью я пользовался, не решался я спросить их поздней: довольны ли они проведенными реформами, и они не касались этого со мной. Мне чуялось, что это у них нежная струнка, особенно у Самарина…

Петр Васильчиков [23] сказал мне, что в прошлом году Черкасский ему признался: можно было помедлить (с реформами), и что Черкасский был несколько смущен и озадачен тем демократическим движением, которое ими было вызвано в 61-м году.

А вот что я слышал от родственников, близких к царскому двору. Граф Алексей Федорович Орлов [25] входит к государю и застает у него наследника Александра Николаевича, тогда еще молодого, с краской на лице: у них, по-видимому, шел с отцом горячий разговор. Он обращается к Орлову: «Вы кстати пришли, граф, докажите моему отцу, что, если он отнимет землю у помещиков, чтоб отдать крестьянам, он будет первый вор в своем государстве». А государь говорил, что он знает свой народ: пустить крестьян без земли – они разбредутся, и помещикам хуже будет: некому работать.

Н. А. Милютин [26] был убежден, что Александр Николаевич так твердо принялся за освобождение крестьян по завещанию отца, сказанному на смертном одре.

И.С. Аксаков говорил, что крепостное состояние была историческая необходимость, а его супруга, Анна Федоровна, рожденная Тютчева [27] , сказала мне: «С того дня, как начали говорить об освобождении, поэзия кончилась».

П.И. Бартенев передавал, будто, когда по приказанию государя чиновник от графа Панина [28] , Топильский, привез митрополиту Филарету проект Манифеста об освобождении крестьян для исправления, митрополит просил его остаться у него на подворье и ни с кем не видеться. Через сутки или двое он приглашает его к себе, вручает исправленный проект и отдельное письмо на имя государя и отпускает обратно в Петербург. Граф Панин отвез и то и другое во дворец. Государь вскрыл прежде (письмо) и, прочитав с досадой, смял в руке и бросил в корзину.

Голицын Александр Николаевич (1773–1844) – князь, государственный деятель. С 1803 г. – обер-прокурор Святейшего Синода, с 1813 г. – председатель Российского библейского общества, в 1817–1824 гг. – министр народного просвещения и духовных дел. Член Государственного совета. Друг Александра I. Был президентом Библейского общества, впервые издавшего Библию на русском языке, а также многих других учреждений общественного характера. Библиофил и коллекционер, собрал богатейшую коллекцию книг на иностранных языках, посвященных истории России. С 1843 г. жил в Крыму, похоронен в Балаклавском Георгиевском монастыре близ Севастополя.

Шувалов Иван Иванович (1727–1797) – русский государственный деятель, генерал-адъютант. Меценат, основатель Московского университета и Петербургской академии художеств. После воцарения Екатерины II оказался в опале. С 1763 по 1777 гг. жил за границей (официально числился в отпуске «по болезни»).

Скит – имеется в виду Гефсиманский скит Троице-Сергиевой лавры, основанный Московским митрополитом Филаретом в 1844 г. Разрушен большевиками. Ныне восстановлен.

Саблер Владимир Карлович (1847–1929) – русский юрист. Был юрисконсультом Святейшего Синода и управляющим его канцелярией; товарищем обер-прокурора Святейшего Синода (до 1905 г.), в 1911–1915 гг. – обер-прокурором Святейшего Синода. Член Государственного совета. После революции неоднократно арестовывался, в 1926 г. был осужден и отправлен в ссылку в Тверь, где, обреченный на медленную смерть, он голодал, ютясь в церковной сторожке.

Соллогуб Мария Федоровна (1821–1888) – сестра Ю.Ф. Самарина.

Черкасский Владимир Александрович (1824–1878) – князь, славянофил, видный государственный и общественный деятель, один из главных участников подготовки крестьянской реформы 1861 г. в России и в 1864 г. в Польше.

Погодин Михаил Петрович (1800–1875) – историк, прозаик, драматург, публицист, издатель. Академик Императорской Академии наук по отделению русского языка, автор известных «Исторических афоризмов» (М., 1836).

Веневитинов – видимо, Алексей Владимирович (1806–1872) – брат поэта Дмитрия Веневитинова.

Кошелев Александр Иванович (1806–1883) – публицист, общественный деятель, славянофил, видный деятель по крестьянскому вопросу, мемуарист, был женат на Ольге Федоровне, рожденной Петрово-Соловово.

Панин Виктор Никитич (1801–1874) – граф, министр юстиции, главный начальник II Отделения собственной е.и.в. канцелярии, председатель редакционных комиссий, вырабатывавших Положение о крестьянах, член Комитета по крестьянскому делу, член Государственного совета.